не найдет Бекира. Что бы случилось с Черной Коровой, трансом не поможешь. В этот момент на спину Ханум что-то прыгнуло. Синие крылья забили по лицу старухи, а когти начали рвать плечи. В бешеном омуте перья Ма едва разглядела перекошенное от ярости лицо Руфи.
Прикосновения суерных побегов Евге изменили ее до неузнаваемости. Ма ударила изменившуюся в лоб рукояткой пистолета и откинула тяжелое тело к стене. Руфь умолила. Руки превратились в крылья, а ноги в птичьи лапы. Прикосновение Евге было невероятной силы. Ма даже подумала, не стоит ли Руфь пристрелить, но в последний момент остановилась. Ей еще понадобятся пули. Лапу Руфи она привязала
к ножке кровати и бросилась к раненой Ханум.
Коготь Руфи пробил сонную артерию на шее медицинской сестры, и теперь алая кровь заливала белый халат. Ма ничего не могла поделать. Она приблизилась к лицу Ханума.
— Ты должен войти в тогирек Девы. Должен знать.
Ханум снова схватила ее за руку. И на этот раз Ма не успела вовремя уволиться. Суеверные побеги Евге, все еще развевавшиеся у стены, осторожно, как свадебный платок, обмотали их руки. И Ма отбросило во тьму. Это был как один
из кошмарных снов, дарованных Иушаном, и в то же время она знала, что все по-настоящему.
Она узнала место. Это было святилище Девы — подвал, где она пережидала бурю с Талавиром. Только теперь Ма вспомнила, что именно в нем родила Бекира. Тогда здесь тоже стояла духота из-за свечей и сушеного зелья, которым непрестанно ее курил Азиз-баба. Ей было жарко, кожу заливал пот, живот и поперек ломило от схваток. Азиз-баба обтирал ее влажной тряпкой и шептал какие-то молитвы. Он и сейчас был рядом — в тогиреке Девы: перебирал четки и беззвучно произносил слова. А она снова рожала. Ма посмотрела на свой раздутый живот, на высохшее перекошенное лицо старика, попыталась подняться.
и поняла, что не владеет телом. Да и принадлежало ли оно ей?
Пламя отразилось в темных очках, и они вспыхнули огнем. Возле
Азиза-бабы Ма увидела странную люльку из дерева, обитую медью и золотом. В нескольких местах краснели неуместные пластиковые звезды. Языки пламени выхватили древние узоры и надписи. От них веяло холодом и смертью, поэтому Ма захотела спрятаться, словно колыбель стремилась у нее что-то унести. Ма закричала, выталкивая из себя ребенка. Когда его уложили ей на грудь, Ма поняла, что это не Бекир. Новорожденный был больным и едва дышал. И родила его не Ма, а
другая несчастная.
— Отдай мне, Тамаро, отдай, — сказал Азиз-баба и потянулся к ребенку.
Женщина в последний раз взглянула на сына и зашептала:
— Отец должен дать тебе имя, но он уже не сможет. Так что будь Мамаем.
Человеком без имени, отомстите за меня. — Родильница сорвала с шеи нить с золотыми бляшками, надела на сына и передала его Азизе-бабе. — Не отдавай его генералу, защити.
Это были ее последние слова. Тело, в котором побывала Ма, умерло. Освобожденная от плоти, она смогла увидеть гораздо больше.
Генерал Серов убил мужа своей внучки только потому, что он был киммеринцем. Женщину приютил Азиз-баба, но на самом деле он охотился за ее ребенком.
Ма с любопытством наблюдала за движениями старика. Он осторожно прикрыл новорожденного пропитанным кровью матери полотенцем — догмой, выложил рядом с ножом и поставил пиалу с солью. Не переставая шептать молитву, Азиз-баба зачерпнул длинным ногтем соли из пиалы и смазал лоб ребенку. Мальчик жалобно заплакал. В первые секунды после рождения он столкнулся с болью и одиночеством. Будто убаюкивая, Азиз-баба перевел ребенка в Золотую Колыбель.
Молитва перешла в песню. Слова усыпили мальчика, а блеск ножа в руках
Азиза-бабы заворожил. Ма хотела закричать, остановить старика, но знала, что это невозможно. Она видит давно прошлое. То, что сделано, не изменить.
— Я должен ее оживить, от этого зависит судьба моего народа, — словно извиняясь, сказал старик ребенку.
Младенец только мигнул темными полуслепыми глазами. Азиз-баба опустил нож. И Ма уже знала, что будет дальше. Старик позволил Ханум забрать хрупкое тельце.
А она передала мальчика в школу Зорга, забрав плату — золотые бляшки его матери. Ханум все время была рядом, хотя Мамай ее и не замечал. А когда Мамай растворился в Вспышках, отдала золотые бляшки Талавиру и Рябову. В них она увидела его продолжение.
— Бекир, — сквозь бред застонала Ма.
— Нет. Еще не теперь, — сказала Ханум и потащила ее дальше.
Ма, как водоворот, поднятый бурной бурей, захватил тогирек Девы. Она увидела сотни подвалов, где скрывались измученные, изъеденные язвами женщины. Они жгли уха и просили Деву о здоровье своих мужчин. Они молились о мертвых и нерожденных детях. Этот жестокий мир им не принадлежал. Бесплодная земля не имеет будущего… Горькая тоска охватила ее естество. Что он может? Этот мир уже не спасти. Мамай захотел его уничтожить, и ему это удалось. Разве женщина была бы способна на такое решение? То, что сквозь мучения приводит в мир новую жизнь, будет его беречь. Дева защитила бы своих детей.
А потом Ма увидела озаренный солнцем шатер, стоявший на вершине кургана.
Ханум отодвинула запинало и пригласила ее внутрь. Там уже ждали Тетя
Валько и Анархия. Ведьма широко улыбнулась обеими ротами, а забытая подруга совершила призывный жест. Ма хотела с ними поговорить, извиниться перед
Анархией из-за того, что ее оставила, сказать Титке Вальке, что понимает ее желание защитить дочерей и не держит зла из-за измены, но десятки других женщин уже протянули к Ма руке, приглашая присоединиться к кругу. Среди них она узнала Гуль. Из-за спины синекожей, как цыплята, выглядывали засоленные девочки.
Они хотели здесь быть, но прятались от огромной безобразной женщины, которая развалилась рядом с креслом, поздравляющим круг, словно драгоценный камень.
корону. Трон был пуст. И Ма почувствовала, что здесь нет женщины, способной его занять.
У подножия кресла на полу лежала Черная Корова. Темные волосы разметались по полу, короткое обгоревшее платье смялось, на руках чернели следы сажи, а на тонких острых коленях краснели ссадины. Она спала. Ма чувствовала тонкую связь девочки с внешним
